По таежной избушке плыл теплый живой дух от печурки, в которую Власта то и дело машинально совала дрова, и еще от ароматных лечебных трав, оставленных охотниками—промысловиками, которые теперь почему-то не торопились прийти сюда на зимовье, хотя ох как нужны были сейчас!
Власта не спала уже три ночи — голова была тяжелой, лоб горел, глаза воспаленно моргали, словно в них насыпали песку. Любимый умирал. Холодело его тело, синели ногти. Он давно уже не открывал глаз, а зубы его так сильно сжались, что Власта насилу их разжимала, чтобы влить хоть каплю целебных снадобий. Она уже не раз мысленно благодарила свою старую бабку, которая научила ее врачеванию травами и передала немало секретов исцеления от разных хворей.
Чем заболел Митя, она не знала: вдруг, неожиданно, свалился, сказав, что устал, поспит малость. И вот три дня — в странном оцепенении. Смесь зверобоя с девясилом, настойка женьшеня на спирту — ничего не помогло. Что еще? Голова туманилась, ей что-то грезилось, как говаривала старая бабушка — «мстилось». То они будто бы едут с Митей на конях к месту раскопа по узкой тропке и Митя, сломав ветку цветущей черемухи, смеясь, передает ей душистое чудо. То в их доме, в большом городе, он, меряя комнату большими шагами — высокий, статный, черноволосый, — возмущенно передает ей разговор с директором института, не верящим в успех задуманной Митей экспедиции в эти таежные дебри верховьев Енисея. А ведь именно тут, по его мнению, должны быть стоянки «дин—линов» — так китайцы в своих хрониках называли рослых белокожих людей, пришедших на Енисей откуда-то из Причерноморья и позже ушедших через Гималаи в Индию. Очень давно, в день их знакомства, Митя сидит рядом с ней на узком диванчике в вестибюле института и о чем-то говорит, заглядывая ей в глаза, и она чувствует, что нравится этому незнакомому человеку и что это из-за нее одной он столь долго сидит и не уходит.
А потом пошли странные и страшные видения: какие-то люди с ужасными серыми лицами, гримасничая, плясали и тащили ее в свой бесовский хоровод. Какие-то визгливые женщины кричали что-то обвиняющее, тыча в нее грязными жирными пальцами.
Власта в ужасе мотала головой и бежала к порогу, где стояло ведро с ключевой водой, макала лицо в обжигающую студеность, пила, и на миг видения пропадали. Глаза ее видели голубой сумрак комнаты и багровое, в легкой разноцветной ряби от заходящего солнца, окно. Отблески пылающего заката ложились на бледное лицо Мити, казалось, это вспыхнул румянец и вот-вот встрепенутся ресницы... Она с надеждой подбегала к любимому, касалась дорогого лица и отдергивала вмиг похолодевшие руки...
Власта напряженно вспоминала все, что говорила ей старая бабушка, чему учила ее. Она говорила о листьях березы: если обложить человека ими, он скоро согреется. Но где сейчас, в октябре, в занесенной первым снегом тайге, листья березы? Если только в баньке близ зимовья? Взяв фонарь «летучая мышь», она сбегала в баньку, размотала хитрый узел из проволоки на двери и, конечно, обнаружила березовые веники. И тут только ее осенило — горячая парная баня — вот что нужно сейчас Мите!
Она принялась разжигать крохотную печурку, та чадно задымила. Власта догадалась подняться на крышу и выгрести из дымохода снег. Огонь в печи весело затрещал, и от мысли, что это средство — старое, испытанное, может помочь Мите, у Власты прибавилось сил. Она нашла волокушу, приготовленную охотниками для перевозки зверья, положила на нее закутанного в одеяла Митю и, не чувствуя тяжести — скорей, скорей! — потащила дорогую ношу в баню.
Полки были чистые, вымытые кем-то весной. Вода в чане скоро нагрелась. Власта распарила листья трех веников и обложила ими Митю. «О свежий дух березы!» — кто это сказал? Не вспомнилось. Но дух в маленькой баньке действительно пошел свежий, теплый, веселый. В блеклом свете «летучей мыши» стены ее, прокопченные до черноты, обнажили свои крепкие ребристые бревна, и впервые за эти три дня страх отошел. Ее разморило от тепла, глаза слипались. Но спать нельзя. Власта погрузила лицо в ведро с холодной водой. Сон отодвинулся. Подошла к Мите. Он не двигался, но, коснувшись его рук и ног, она почувствовала (или ей показалось?), что они чуть потеплели. Теперь — побольше пару и веник в работу! Она горячим, распаренным веником хлестала его вначале слабо, жалеючи, потом крепче и крепче. Пот стекал с нее ручьями. В бане клубился молочный влажный пар, дышать становилось труднее, но Власта все плескала на железо печки холодную воду, отскакивающую от накаленного металла клубом пара.
В амбразуру окошка заглядывало уходящее багряное солнце, и Власта вдруг ощутила, что кто-то чужой враждебно наблюдает за ней.
Кому здесь быть? Солнце скрылось, теперь в тесной баньке слабым белесым пламенем горела одна «летучая мышь». Тело Мити слегка порозовело. Снова она обливала его горячее водой и хлестала до устали в руках распаренным веником. Снова и снова подбрасывала в печь березовые и еловые поленья.
Ей показалось — руки его шевельнулись, будто хотел он отогнать кого-то. Она всмотрелась. В облаке густого матового пара мелькали мириады жирных черных точек с тонкими извилистыми хвостиками. Бешено крутились, пританцовывали злобствовали. (Они были крохотные, в другой раз бы она их никогда не заметила, но сейчас — измученная, в отчаянии, живущая на одних нервах, — она видела с помощью внезапно обострившихся чувств, видела и злобно ощерившиеся их пасти, когти, клыки, видела одновременно каждого из этих мириадов врагов.)
— Наш! Все равно он наш! — пищали точки, похожие на откормленных пиявок.
— Он шевельнул руками! — пронзительно вскричала вдруг самая жирная, медленно двигающаяся чернушка.
— Ха—ха! Это конвульсии, конвульсии! — завопили другие.
«Кто они? Что говорят? — с ужасом подумала Власта. — Так это они отбирают у меня Митю?»
— Кто вы! Что вам здесь надо? — ей показалось, что проговорила она эти слова грозно и громко, но услышала лишь свой слабый шепот.
Это ты — кто? Это тебе — что здесь надо? — завизжала медлительная толстуха. — Ты что нам мешаешь? Ты почему нас видишь?
Он муж мой — уже громко ответствовала Власта. — Где же мне быть, как не рядом с ним? Когда любишь, видишь все!
— Нету у тебя больше мужа! Этот труп уже не муж, захохотали, сгущаясь в облако, черные страшилы.
— Есть, есть! И будет! Слышите? Я не отдам его вам! — уже в голос закричала Власта, надвигаясь на краплёное облако с отчаянной решимостью. — Кто вы такие, штобы решать за нас, жить или не жить?
— Глупая! Мы — хозяева Земли! Мы те кого вы, несчастные создания, величающие себя «венцом творения», называете микробами, вирусами, бактериями. Мы — великие микро! Мы — хозяева всего живого!
— Но среди вас есть и другие — наши друзья, а ваши враги, — возразила Власта. Но визгливая толстуха ушла от ответа, мерзко хихикнув:
— Когда—нибудь и ты станешь нашей, слышишь, и ты — тоже!
— Лучше я! Лучше я, чем он! — вырвалось, как стон у Власты. — Возьмите меня вместо него!
Среди «хозяев всего живого» произошло явное замешательство, они шушукались.
— Сумасшедшая! — подытожила дискуссию толстуха и обратилась к Власте: — Да зачем нам ты? С тобой еще возиться да возиться, а он уже готов.
— Не отдам! — с отчаянием вскрикнула Власта, кидаясь к распростертому телу Мити. — И не хозяева вы никакие. Вот я вас сейчас кипятком, твари!
Она вскочила и действительно хлестнула кипятком в зернистое от черных точек облако.
— Сумасшедшая женщина, что нам кипяток! — запищали «хозяева», но благоразумно передвинулись ближе к двери.
— Позвать царя! Позвать царя! — зашелестели все хором. — Нас она не боится.
В окошко вдруг пахнуло порывом ветра, в бане потемнело, и рядом с первым заплясало другое крапчатое облако, задело Власту липким краем, отчего потянуло мертвящим тошнотворным запахом. Перед глазами Власты зависла еле заметная уродливая чернушка с массивной золотой короной на голове.
— Что здесь творится? — недовольно прогнусавила корона. — Почему до сих пор не управились? Где неофит?
— Неофит здесь, но вот она мешает! Греет, парит. От березового духа мы все обалдели и покинули место работы! Теперь крутимся вблизи! — пожаловалась толстуха, подобострастно виляя тонким хвостиком.
Кто это — «она»? — высокомерно изрек царь—малявка. — С каких это пор живая женщина стала мешать нам? Ну—ка, ать—два и впер—р—ред на него!
И сам, как вожак вороньей стаи, первым ринулся к Мите.
Власта успела опередить врагов. Она заслонила любимого и тотчас ощутила, как холодные, как лед, колючие стрелы вонзились в ее спину. Сердце остановилось на полуударе, похолодели руки, ноги, зябкие мурашки побежали вниз от затылка. В этот миг, решив умереть первой, до Мити, она губами почувствовала его дыхание. Он дышал заметно неровно, но то было дыхание живого человека, пробуждающегося ото сна. Неудержимая радость охватила ее, и она поцеловала крепко и долго его потеплевшие губы.
— Он жив! Слышите, жалкие твари! Он жив! Вам здесь нечего делать! — торжествующе воскликнула она, заметив, что оба крапленых сгустка жмутся у дверей, советуясь.
Ей стало так горячо, жарко, что, казалось, внутри ее бушует могучее пламя, и, коснись она сейчас сухих поленьев, они запылают. И такая вот — жаркая, сильная, — она поднялась и пошла к двери. Она могла поклясться, что видит вокруг себя это бушующее огненное пламя — как протуберанцы вокруг проводов высокого напряжения. Словно вся энергия, уходящая из человека в окружающее пространство впустую, энергия, которой хватит, чтоб привести в движение автомобиль, — сейчас, в этот миг, исходит из нее не зря.
Эти черные твари боятся жара, боятся света! И она, торжествующая, двинулась на них, вся — от головы до пят в горящем пульсирующем ореоле.
Крапленые облака задымились, запахло смрадом.
— Горим! Мне жарко, жарко! — запричитала толстуха.
— Да ну ее, эту сумасшедшую, с ее полутрупом. Других что ли, нет? — подхватил кто-то.
— А как же «Книга судеб»? — зловеще пискнула малявка в короне. — По ней, он должен был стать нашим еще на заре!
— Подчистим! В первый раз, что ли?
Власта, разведя объятые дрожащим заревом руки, ступала и ступала, пока не ткнулась в скользкие от пара черные доски двери. Она как зачарованная смотрела на медленно сжимающийся огненный ореол вокруг рук, заметно бледнеющих на глазах, и ощущала, как уходит куда-то внутрь вызванная её неизведанная ещё человеком солнечная сила. Кажется, это явление называется «эффектом Кирлиана». Все живое — человек, насекомое, лист таят в себе эту невидимую глазу энергию. Люди научились видеть ее в темноте с помощью приборов, но не научились пока пользоваться ею.
В бане стояла тишина. Пар рассеивался — дрова догорали. Она повернулась к Мите и замерла. Ничего не понимающими карими родными глазами он смотрел на нее и с привычным своим командирским оттенком в голосе — сейчас слабом и прерывистом — спрашивал:
— Ты что это кричишь, а? Ты с кем это разговариваешь?
— С тобой! — встрепенулась Власта. — С тобой, милый! С кем же еще?